Высший самадхи и состояние «живого освобожденного»

Тогда как санпранджьята-самадхи состоял из нескольких ступеней, не способствовал совершенствованию и опирался в обязательном порядке на объекты, асанпранджьята-самадхи предполагает одно-единственное состояние, которое, хотя и является результатом последовательных стараний йога, обладает очевидным характером, причем сопоставлять его с иными состояниями невозможно. В нем не существует никакой «связи»: ни во внешнем, ни во внутреннем порядке, никакого различия — отсутствует даже спасительная разница между пуруши и пракрити, которые, кстати, и являются целью санкхья-йоги: «Даже когда это разрушено, — сказано в "Йога-сутре" (I, 51), - производится самадхи без семени, если при этом обрываются все психические изменения».

Тем не менее эти «пустынные» описания не должны вводить в заблуждение: речь идет не о состоянии отсутствия, а, напротив, об абсолютном присутствии и о «незнании» в том смысле, что нет больше ничего «иного» для познания и в результате «быть» и «знать» полностью совпадают. Имеет место совершенная пустота объекта, но при этом наполненность духа, о котором мы не можем даже сказать, что он «обрел» свою свободу, поскольку никогда ее и не терял. Присутствует «уединение» (кайвалья), но нет никакого намека на ощущение лишения. Впрочем, последние слова «Йога-сутры» звучат следующим образом: «Уединение — это установление сознания [буквально - «энергии сознания», сити-шактих] в своей собственной природе».

Если Патанджали об этом больше нигде не говорит, то это не только потому, что его стиль крайне сдержан и мы не находим у него порыва и пламени, которые украшают некоторые поэмы Шанкары, но и главным образом потому, что это — состояние «живого освобожденного» (дживан-мукта), в чистом виде не поддающееся объяснению, алогичное, не подчиняющееся принципу причинно-следственных связей и находящееся вовне обычной категории мысли.

В Древней Греции к некоторым мудрецам и героям относились как к «богам», но Индия пошла дальше: для нее состояние дживан-мукты находится за пределами как божественного, так и человеческого состояния. Подобное существо покинуло время, у него больше нет «истории». Поскольку его прарабдха-карма не исчерпана, он продолжает обладать существованием, или телесным проявлением — как своего рода сопровождающей его «тенью», но больше ничто из того, что с ним случается, его по-настоящему не задевает. Погрузившись в океан однородного сознания, он больше не испытывает ни счастье, ни несчастье как «свои». Без привязанностей, без страха, без желаний, он не похож ни на кого и тем не менее не видит никого отделенным от себя. В каждом существе, в каждой вещи, в отраженной игре множественности он различает универсальный незыблемый субстрат, единственного спасителя — Брахман.